Чем запомнились шестидесятые годы? Карибским кризисом, «хрущёвками», новым поколением поэтов… «И навечно совпало с нами это время в календаре», — написал Роберт Рождественский. Именно об этом Сергей Карабань поставил спектакль «В.Е.Р.А» — о времени, которое находится «на грани», и его поэтических свидетелях.
Сначала грань ощущается вполне ясно: есть те, кто создаёт несвободу («Это я устроила травлю Пастернака», — говорит очаровательная Фурцева в исполнении Екатерины Троепольской), и те, кто в этой несвободе вынужден жить («Я не представляю своей жизни без Советского Союза», —отвечает Хрущёву Андрей Вознесенский, сыгранный Андреем Гординым).
Постепенно чёткая грань начинает размываться: сначала Хрущёв и Вознесенский стоят в разных углах зала, а затем оказываются совсем рядом. Отношения «художник — власть» сменяются на «человек — человек». И вот уже глава государства при общении с поэтами переходит с чеканного партийного языка на белый стих.
Поэзия в этом спектакле оказывается самым естественным способом обмена мыслями, потому герои вступают в полемику через свои стихотворения. Евтушенко призывает: «Давайте, мальчики», Рождественский соглашается: «Да, мальчики!», Ахмадулина вспоминает: «Пятнадцать мальчиков, а может быть и больше…», а Вознесенский обращается к друзьям: «Нас много. Нас, может быть, четверо». Однако поэты говорят не только о поколениях, но и с поколениями: Рождественский обращается к старшему:
Мы виноваты, что родились поздно.
Прощенья просим:
Виноваты мы.
Евтушенко пишет о молодой смене:
Приходят мальчики,
надменные и властные,
<…>
Давайте, мальчики!
Ахмадулина же вспоминает о своих ровесниках: «Я отвечала им примерно вот что…». В переплетении этого поэтического разговора стирается чёткая граница между поколениями и создаётся объемность повествования об эпохе.
Наконец, полностью разрушается грань между Хрущёвым и Вознесенским, когда поэт читает своё стихотворение «Секвойя Ленина» — гимн коммунизму, который никак не наступает. Только вот секвойя, которую сносят «землечерпалкой», неожиданно превращается в иссохший борщевик Сосновского, ставший декорацией спектакля и отбрасывающий на задник сцены мрачную тень.
Коммунизм не наступит. В финале спектакля между тонкими стволами борщевика в рубашке с коротким рукавом станет ползать Хрущёв, превратившийся в маленького мальчика. Остальные герои тоже окажутся маленькими мальчиками, будто бы попавшими на детский утренник. Поэты выйдут на сцену в костюмах белых зайчиков, космонавтов или волшебников — воплощения наивных мечтаний Оттепели. Именно для них, для этих мальчиков, строится детская площадка —по сути, новый мир. Но в этом мире постоянно чего-то не хватает: то баскетбольных колец, то места для самых маленьких. Желанный новый мир не хочет становиться таким, каким его ждали.
Тем временем освещение в зале изменяется с зелёного на красный. За Оттепелью следует не холод — аномальная жара. Время накаляется, усиливается международный кризис. А ничего не подозревающие мальчики и девочки продолжают улыбаться на фотографии.
Кукла-неваляшка, их игрушка, начинает качаться — и становится маятником, отсчитывающим время до Страшного суда. На сцене спорят два дипломата: есть или нет на Кубе ядерные боеголовки? Неваляшка продолжает качаться, пока положение сил смещается между представителями двух государств. Герои снова находятся на грани. Теперь — на грани ядерной войны.
Действие спектакля завершается там же, где и началось: Хрущёв-мальчик поёт песню, которую зритель слышал в начале: «На пыльных тропинках далёких планет останутся наши следы». Так заканчивается эпоха мечты. Мальчики, которые хотели стать зайчиками, космонавтами и волшебниками, выросли. И их вера в мечту не подкосилась, но видоизменилась.
Режиссёр Сергей Карабань закольцовывает композицию постановки. И в этом кольце — между началом и концом Оттепели — оказались «замкнуты» герои спектакля. Они остаются заложниками времени, с которым «совпали» и из которого не видно выхода. Последнее пограничное состояние — на грани эпох. И как преодолеть эту грань герои не знают. Но пытаются.