ПОРА ПИСАТЬ УЧЕБНИКИ
ПО ДОКУМЕНТАЛЬНОМУ ТЕАТРУ
ПО ДОКУМЕНТАЛЬНОМУ ТЕАТРУ
Интервью с драматургом Михаилом Дурненковым,
куратором лаборатории «Практика постдраматурга»
куратором лаборатории «Практика постдраматурга»
Драматург, сценарист, участник движения «Новая драма», лауреат премии «Золотая маска» в номинации «Драма/Работа драматурга», Михаил Дурненков выступал куратором лаборатории «Практика постдраматурга», итоги годовой работы которой были показаны на фестивале «BRUSFEST». После участия в круглом столе, посвящённом изучению места документального театра в процессе актёрского образования, Михаил ответил на вопросы Медиацентра фестиваля.
Насколько документальный театр сегодня востребован у зрителя?
Мне кажется, документальный театр никогда не был так востребован, как в последние годы. С нарастанием роли информационной борьбы в жизни людей он становится антидотом, сывороткой правды, которая дает возможность прикоснуться к реальности, какая она есть, вынырнуть из манипулятивного потока разноречивой информации. В этом смысле документальный театр сильно помогает человеку прийти в себя в реальности постправды. В то же время он не позволяет узнать, какой же факт правдив. Современность говорит о том, что ни один из них не правдив. Любой факт — это всего лишь кирпич: с какой стороны на него посмотришь, такую тень он и будет бросать. Документальный театр — это не правда факта, а правда человеческой личности и человеческого существования.
Как вы думаете, какое будущее ждет театр: он начнёт поглощать больше документов или мы вернемся к классике?
Мне кажется, документальный театр занимает свою нишу. Он не претендует на то, чтобы захватить весь театр. Он закрывает человеческую потребность в правде. Театр, в принципе, существует не для того, чтобы разбираться, где правда, а где — нет. Просто документальный театр — это часть культурного запроса. Так же, как опера с её возможностью говорить про большие общности людей — это желание узнать, что представляет собой народ и где здесь «я». У нас есть желание спать, пить, есть — они все разные. Так же и с театром: разные его типы не претендуют на эксклюзивность.
На круглом столе о роли документального театра в актерском образовании прозвучала интересная мысль, что док. театр раскрывает проблему, но не решает ее. Насколько вы согласны с этим высказыванием?
У документального театра нет «лапок», чтобы решать проблему. У театра вообще нет подобных инструментов, но у документального — тем более, потому что он является отражением реальности. Как отражение может решать реальность? Тогда оно не будет отражением… Документальный театр её фиксирует. Так говорил Райнер Фассбиндер: «Не можешь изменить ситуацию – тогда опиши её».
Насколько важность обращения к документу в театральном образовании была раскрыт в рамках круглого стола?
Конечно, одной конференции для этого недостаточно. Мы обсудили только один вопрос: нужно ли актёрским курсам заниматься вербатимом? В целом, сказали: «Да, нужно». Но тут столько частностей и нерешённых, даже не поднятых вопросов! Формат встречи не позволил нам плотно этим заняться. По-хорошему, пора писать учебники. Знания уже есть, только они у нас в головах. Если мы не напишем мы – этого никто не сделает.
Есть ли что-то, о чём вам не удалось сказать во время круглого стола?
Мы вообще не поговорили о том, что мы вкладываем в понятие «документальный театр». Например, я представляю себе весь спектр методик и техник документального театра, где вербатим — лишь малая часть. Возникает вопрос, чему мы хотим научить артистов? — Одной технологии «доставания далекостоящей банки с высокой полки» или всему комплексу ушу. Есть ощущение, что документальным театром на актёрских курсах начинают заниматься рано. Мне кажется, он сложнее, чем художественное произведение, и работать с ним тяжелее, чем ставить Достоевского. Достоевский — устоявшаяся вещь, он уже отлит в форму. Конечно, мы можем искать и находить более глубокие детали, но жизнь пластичнее, и она требует большей подготовки актёрского организма. Сейчас же в образовательных учреждениях всё наоборот: документальный театр приравнивается к методу наблюдения за животными или людьми, а уже потом изучается Толстой, в него начинают вчитываться. Я бы ставил документальный театр на последние годы обучения, потому что его философия и глубина гораздо шире, чем наблюдение.
Вы ведете два курса —драматургии в школе Райкина и актёрского мастерства в школе-студии МХАТ. Что главное вы хотите вложить в своих студентов?
Одним из важных вопросов, который мы задавали абитуриентам при поступлении был: «Какой вид театра вы не любите?». На мой взгляд, профессионал, выходящий от нас, не может ответить на этот вопрос. Профессионал должен любить и разбираться во всех видах, уметь с ними взаимодействовать. Наверное, эта способность пропускать через себя театр, быть его частью, жить им, не отделяться и не разделять на «любимое и нелюбимое» — это то, чему мы должны научить прежде всего.
13 ноября состоялся показ лаборатории «Практика постдраматурга», которую вы курировали. Кто такие постдраматурги?
Прежде всего, следует разобраться, кто такие драматурги. В обывательском представлении это люди, которые пишут пьесы для театра. Тогда постдраматурги – это бывшие драматурги, они ранее писали для театра, но вступили в коллаборацию с разными профессиями, постепенно растворили свою интровертность, избавились от необходимости сидеть и писать, не вникая в театральный процесс. Это драматурги, которые стали частью театра. По сути, это художники — в английском для этого есть хорошее слово «artist», — которые могут ставить спектакли, танцевальные перформансы, делать выставки современного искусства, работать с композитором в музыкальном театре, не задумываясь, кем они сейчас являются. То есть, они должны уметь переходить из одной роли в другую, не затрачивая времени на самоидентификацию.
Я правильно понимаю, что речь идет о трансформации драматургов в сторону режиссуры как универсального инструмента работы с театром?
Наверное, это можно было бы назвать режиссурой, если бы не смыслы, которые мы вкладываем в профессию: «режиссёр — театральный Бог, вершина пищевой пирамиды, к нему восходят идеи художника, композитора, драматурга, он связывает их воедино и отдает это своим детям — артистам». В этом смысле — нет, постраматурги не режиссёры. Но они делают своими руками зрелище, театральное действо — с этой стороны их можно так назвать.
Что готовилось в рамках лаборатории «Практика постдраматурга»?
У них финальный показ. Одно из правил лаборатории — не бить по рукам, потому что мы не знаем, по каким рукам надо бить; не знает, откуда руки растут. Это первая подобная лаборатория, поэтому никаких правил нет, и мы не можем их создавать там, где ещё никого не было. Участники идут по минному полю, методом проб, ошибок и коллабораций сочиняя новый театр. Получится у них или нет — не знаю. По мере необходимости они сами становятся актёрами и художниками в показе, могут привлечь для этой работы партнёров из других сессий лаборатории, например, художника и композитора.
Мне кажется, документальный театр никогда не был так востребован, как в последние годы. С нарастанием роли информационной борьбы в жизни людей он становится антидотом, сывороткой правды, которая дает возможность прикоснуться к реальности, какая она есть, вынырнуть из манипулятивного потока разноречивой информации. В этом смысле документальный театр сильно помогает человеку прийти в себя в реальности постправды. В то же время он не позволяет узнать, какой же факт правдив. Современность говорит о том, что ни один из них не правдив. Любой факт — это всего лишь кирпич: с какой стороны на него посмотришь, такую тень он и будет бросать. Документальный театр — это не правда факта, а правда человеческой личности и человеческого существования.
Как вы думаете, какое будущее ждет театр: он начнёт поглощать больше документов или мы вернемся к классике?
Мне кажется, документальный театр занимает свою нишу. Он не претендует на то, чтобы захватить весь театр. Он закрывает человеческую потребность в правде. Театр, в принципе, существует не для того, чтобы разбираться, где правда, а где — нет. Просто документальный театр — это часть культурного запроса. Так же, как опера с её возможностью говорить про большие общности людей — это желание узнать, что представляет собой народ и где здесь «я». У нас есть желание спать, пить, есть — они все разные. Так же и с театром: разные его типы не претендуют на эксклюзивность.
На круглом столе о роли документального театра в актерском образовании прозвучала интересная мысль, что док. театр раскрывает проблему, но не решает ее. Насколько вы согласны с этим высказыванием?
У документального театра нет «лапок», чтобы решать проблему. У театра вообще нет подобных инструментов, но у документального — тем более, потому что он является отражением реальности. Как отражение может решать реальность? Тогда оно не будет отражением… Документальный театр её фиксирует. Так говорил Райнер Фассбиндер: «Не можешь изменить ситуацию – тогда опиши её».
Насколько важность обращения к документу в театральном образовании была раскрыт в рамках круглого стола?
Конечно, одной конференции для этого недостаточно. Мы обсудили только один вопрос: нужно ли актёрским курсам заниматься вербатимом? В целом, сказали: «Да, нужно». Но тут столько частностей и нерешённых, даже не поднятых вопросов! Формат встречи не позволил нам плотно этим заняться. По-хорошему, пора писать учебники. Знания уже есть, только они у нас в головах. Если мы не напишем мы – этого никто не сделает.
Есть ли что-то, о чём вам не удалось сказать во время круглого стола?
Мы вообще не поговорили о том, что мы вкладываем в понятие «документальный театр». Например, я представляю себе весь спектр методик и техник документального театра, где вербатим — лишь малая часть. Возникает вопрос, чему мы хотим научить артистов? — Одной технологии «доставания далекостоящей банки с высокой полки» или всему комплексу ушу. Есть ощущение, что документальным театром на актёрских курсах начинают заниматься рано. Мне кажется, он сложнее, чем художественное произведение, и работать с ним тяжелее, чем ставить Достоевского. Достоевский — устоявшаяся вещь, он уже отлит в форму. Конечно, мы можем искать и находить более глубокие детали, но жизнь пластичнее, и она требует большей подготовки актёрского организма. Сейчас же в образовательных учреждениях всё наоборот: документальный театр приравнивается к методу наблюдения за животными или людьми, а уже потом изучается Толстой, в него начинают вчитываться. Я бы ставил документальный театр на последние годы обучения, потому что его философия и глубина гораздо шире, чем наблюдение.
Вы ведете два курса —драматургии в школе Райкина и актёрского мастерства в школе-студии МХАТ. Что главное вы хотите вложить в своих студентов?
Одним из важных вопросов, который мы задавали абитуриентам при поступлении был: «Какой вид театра вы не любите?». На мой взгляд, профессионал, выходящий от нас, не может ответить на этот вопрос. Профессионал должен любить и разбираться во всех видах, уметь с ними взаимодействовать. Наверное, эта способность пропускать через себя театр, быть его частью, жить им, не отделяться и не разделять на «любимое и нелюбимое» — это то, чему мы должны научить прежде всего.
13 ноября состоялся показ лаборатории «Практика постдраматурга», которую вы курировали. Кто такие постдраматурги?
Прежде всего, следует разобраться, кто такие драматурги. В обывательском представлении это люди, которые пишут пьесы для театра. Тогда постдраматурги – это бывшие драматурги, они ранее писали для театра, но вступили в коллаборацию с разными профессиями, постепенно растворили свою интровертность, избавились от необходимости сидеть и писать, не вникая в театральный процесс. Это драматурги, которые стали частью театра. По сути, это художники — в английском для этого есть хорошее слово «artist», — которые могут ставить спектакли, танцевальные перформансы, делать выставки современного искусства, работать с композитором в музыкальном театре, не задумываясь, кем они сейчас являются. То есть, они должны уметь переходить из одной роли в другую, не затрачивая времени на самоидентификацию.
Я правильно понимаю, что речь идет о трансформации драматургов в сторону режиссуры как универсального инструмента работы с театром?
Наверное, это можно было бы назвать режиссурой, если бы не смыслы, которые мы вкладываем в профессию: «режиссёр — театральный Бог, вершина пищевой пирамиды, к нему восходят идеи художника, композитора, драматурга, он связывает их воедино и отдает это своим детям — артистам». В этом смысле — нет, постраматурги не режиссёры. Но они делают своими руками зрелище, театральное действо — с этой стороны их можно так назвать.
Что готовилось в рамках лаборатории «Практика постдраматурга»?
У них финальный показ. Одно из правил лаборатории — не бить по рукам, потому что мы не знаем, по каким рукам надо бить; не знает, откуда руки растут. Это первая подобная лаборатория, поэтому никаких правил нет, и мы не можем их создавать там, где ещё никого не было. Участники идут по минному полю, методом проб, ошибок и коллабораций сочиняя новый театр. Получится у них или нет — не знаю. По мере необходимости они сами становятся актёрами и художниками в показе, могут привлечь для этой работы партнёров из других сессий лаборатории, например, художника и композитора.
Автор: Анастасия Сильвестрова
Фото: https://www.instazu.com/
Фото: https://www.instazu.com/
