Второй волной развития документального театра можно с натяжкой назвать период с середины 1960-х — в 1965 году Юрий Любимов ставит спектакль по книге-репортажу Джона Рида «Десять дней, которые потрясли мир» — по конец 1980-х годов. С натяжкой, потому что почти не было ресурсов для решения задач документального театра: рефлексии, в частности, о недавнем прошлом; и способа дать зрителю возможность прожить и осмыслить реальность, восстановленную на основе или при помощи документа. В стране, где основная часть документов была засекречена, работать с ними напрямую в театре было невозможно. А к другому виду документальности, опирающемуся на биографию, дневники и интервью, обращаться было сложно, потому что советский человек не привык говорить о себе честно и откровенно, боялся быть услышанным.
Возникает вопрос, почему во время Перестройки, когда многие официальные документы открыли для масс, волна документального театра не захлестнула Россию? Возможно, потрясение от разоблачения режима оказалось слишком сильным, вызвало настолько смешанные чувства, что возникла потребность убежать в выдуманный, художественный мир. Слишком личными и глубокими были раны, нанесённые за полвека господства социализма, поэтому сразу говорить о реальности оказалось невозможно.
Таким образом, пока во всем мире — где-то очень активно, где-то чуть медленнее, — развивался документальный театр, в России он практически исчез. Эта пауза продлилась до 1998 года, пока в буфете Театра Российской Армии однажды не появился человек, в течение полутора часов пересказывавший историю своей жизни. Он стал первым вестником очередного пробуждения интереса к документальному театру. Этим человеком был Евгений Гришковец, в спектакле «Как я съел собаку» интуитивно пришедший к использованию техники, впоследствии ставшей очень востребованной в российской документалистике. На излёте 1990-х Гришковец своим спектаклем доказал, что такой вид театра наиболее живо и точно описывает эпоху, настроение и качество жизни государства, людей и отдельно взятой личности.