МОИ ТЕКСТЫ — ЭТО ПЕРФОРМАТИВНЫЙ АКТ
интервью с драматургом элиной петровой
элина петрова. фото с личной страницы facebook
Имя драматурга Элины Петровой представлено в афише Брусфеста-2020 целых три раза. Вместе с Борисом Павловичем она курирует спектакль «Город. Разговоры»*, её пьеса «запись прерывается» в постановке Сергея Карабаня заявлена в программе «Драматургия дока», а на основе автобиографического текста создана опера «Де-ба-рр-ка-де-рр» композитора Анны Поспеловой и режиссёра Филиппа Виноградова. О том, как и зачем превращать личную историю в драматургический текст, Элина рассказала Медиацентру фестиваля.
*интервью с элиной петровой и борисом павловичем о спектакле «город. разговоры» можно прочитать здесь.
«запись прерывается» причудливо смонтирована из ваших воспоминаний о родном городе, записей частных бесед и фрагментов философских эссе. её форма непохожа на традиционную пьесу.
Когда я написала этот текст, то показала его подруге, исследовательнице современного искусства. Она заметила: «Это же автоэтнография [нарратив, в котором объект изучения становится и его субъектом: наблюдает за собой, своими привычками и особенностями поведения и фиксирует наблюдения — прим. ред.]», — и поделилась исследованиями американских антропологов, работающих в таком жанре. Я их прочитала и тоже обнаружила, что пьеса автоэтнографична. Только вот я не знала этого, когда писала.
У меня получился трёхслойный текст. В нём соединились автописьмо [применяемый в психотерапии метод саморефлексии путём механического создания текста, отражающего бессознательное пишущего — прим. ред.] со вскрывающими болезненные точки образами и размышлениями, цитаты из прочитанных мною книг и документальные монологи-вербатимы, где сознательно убраны характеристики говорящих, чтобы разные голоса слились друг с другом.
Мне важно передать чужой опыт с позиции свидетельствования и обсуждения мира. Я предлагаю людям, чьи рассказы записываю, возможность поговорить о пережитом. Позиция документалиста, смотрящего на героев сверху вниз и требующего отдать историю, должна быть подвергнута критике. Насколько могу, я её разбиваю в первом большом монологе пьесы — он вырос из реального случая, когда я начала снимать на видеокамеру свою подругу и незнакомца, который к нам подошёл.
Когда я написала этот текст, то показала его подруге, исследовательнице современного искусства. Она заметила: «Это же автоэтнография [нарратив, в котором объект изучения становится и его субъектом: наблюдает за собой, своими привычками и особенностями поведения и фиксирует наблюдения — прим. ред.]», — и поделилась исследованиями американских антропологов, работающих в таком жанре. Я их прочитала и тоже обнаружила, что пьеса автоэтнографична. Только вот я не знала этого, когда писала.
У меня получился трёхслойный текст. В нём соединились автописьмо [применяемый в психотерапии метод саморефлексии путём механического создания текста, отражающего бессознательное пишущего — прим. ред.] со вскрывающими болезненные точки образами и размышлениями, цитаты из прочитанных мною книг и документальные монологи-вербатимы, где сознательно убраны характеристики говорящих, чтобы разные голоса слились друг с другом.
Мне важно передать чужой опыт с позиции свидетельствования и обсуждения мира. Я предлагаю людям, чьи рассказы записываю, возможность поговорить о пережитом. Позиция документалиста, смотрящего на героев сверху вниз и требующего отдать историю, должна быть подвергнута критике. Насколько могу, я её разбиваю в первом большом монологе пьесы — он вырос из реального случая, когда я начала снимать на видеокамеру свою подругу и незнакомца, который к нам подошёл.
читка пьесы «запись прерывается» в рамках «драматургии дока»
фото: максим змеев
фото: максим змеев
как родилась идея текста?
К созданию пьесы меня подтолкнула фраза Полины Бородиной на круглом столе по документальному театру в ЦИМе [Центр им. Вс. Мейерхольда — прим. ред.]. Что драматург — это «колонизатор в кроссовках». Я занимаюсь док театром и до пандемии много ездила в экспедиции по разным городам и посёлкам. Немало материалов оттуда было собрано как раз с позиции «колонизатора в кроссовках». Задумавшись об этом, я поняла, что больше не могу существовать в парадигме «приезжаю, беру материал и уезжаю, получая привилегии автора». Я начала думать, как выстроить отношения, где мы с героями были бы в равных условиях. Единственный способ это сделать — встать в позицию донора и спросить себя о том же, о чем спрашиваю их: «расскажи свою историю».
что вы делали, чтобы преодолеть колониальность?
Я отвечала на вопросы, которые меня беспокоят: откуда я говорю, из какого опыта и какого места, что меня сформировало, что привело в точку, где я нахожусь. Была задача максимально снять защитные механизмы, выйти в опасную позицию самопредъявления. «запись прерывается» может вызывать недовольство своей супероткровенностью — мой мастер Наталья Степановна Скороход называет её «душевной порнографией». Существует культурная установка, что нужно писать о ком-то другом, придумывать персонажей и образы, но не обнажать себя. А я поняла, что не готова колонизировать даже персонажей и выдавать свои поверхностные представления о них за истину.
С этим текстом во мне запустились процессы внутренней деколонизации, осмысления позиции документалиста и места татарки в России. У нас не принято публично обсуждать травмы, будто нужно со всем справляться в одиночку. Сверхзадача пьесы — разрешить человеку делиться своей историей: каково ему, что его беспокоит.
читка помогает или мешает этой задаче?
Когда текст попадает в руки режиссёра, всегда происходит интерпретация, и сценическое воплощение может оказаться любым. Когда пьесу читали на «Любимовке» [фестиваль современной драматургии — прим. ред.], я дала согласие на купирование первого монолога, но потом поняла, что для верной композиции нужен долгий вход, чтобы случился выход к кульминационной истории про бабушку. Вообще интересно смотреть, как режиссёры и актёры считывают текст, потому что для них он звучит иначе, чем для меня. Но ни одна читка не способна убить пьесу, для меня это аксиома.
К созданию пьесы меня подтолкнула фраза Полины Бородиной на круглом столе по документальному театру в ЦИМе [Центр им. Вс. Мейерхольда — прим. ред.]. Что драматург — это «колонизатор в кроссовках». Я занимаюсь док театром и до пандемии много ездила в экспедиции по разным городам и посёлкам. Немало материалов оттуда было собрано как раз с позиции «колонизатора в кроссовках». Задумавшись об этом, я поняла, что больше не могу существовать в парадигме «приезжаю, беру материал и уезжаю, получая привилегии автора». Я начала думать, как выстроить отношения, где мы с героями были бы в равных условиях. Единственный способ это сделать — встать в позицию донора и спросить себя о том же, о чем спрашиваю их: «расскажи свою историю».
что вы делали, чтобы преодолеть колониальность?
Я отвечала на вопросы, которые меня беспокоят: откуда я говорю, из какого опыта и какого места, что меня сформировало, что привело в точку, где я нахожусь. Была задача максимально снять защитные механизмы, выйти в опасную позицию самопредъявления. «запись прерывается» может вызывать недовольство своей супероткровенностью — мой мастер Наталья Степановна Скороход называет её «душевной порнографией». Существует культурная установка, что нужно писать о ком-то другом, придумывать персонажей и образы, но не обнажать себя. А я поняла, что не готова колонизировать даже персонажей и выдавать свои поверхностные представления о них за истину.
С этим текстом во мне запустились процессы внутренней деколонизации, осмысления позиции документалиста и места татарки в России. У нас не принято публично обсуждать травмы, будто нужно со всем справляться в одиночку. Сверхзадача пьесы — разрешить человеку делиться своей историей: каково ему, что его беспокоит.
читка помогает или мешает этой задаче?
Когда текст попадает в руки режиссёра, всегда происходит интерпретация, и сценическое воплощение может оказаться любым. Когда пьесу читали на «Любимовке» [фестиваль современной драматургии — прим. ред.], я дала согласие на купирование первого монолога, но потом поняла, что для верной композиции нужен долгий вход, чтобы случился выход к кульминационной истории про бабушку. Вообще интересно смотреть, как режиссёры и актёры считывают текст, потому что для них он звучит иначе, чем для меня. Но ни одна читка не способна убить пьесу, для меня это аксиома.
сцена из спектакля «де-ба-рр-ка-де-рр». фото: максим змеев
на брусфесте в этом году есть ещё одна постановка по вашей пьесе — «де-ба-рр-ка-де-рр», где постановщики музыкально переосмыслили ваш текст. можете немного рассказать про него?
«Дебаркадер» — это текст 2017-го года, такая предтеча пьесы «запись прерывается», пьеса-поэма, в основе которой тоже лежит автописьмо: монологичный поток практически без знаков препинания и разделения на голоса. Перетекающая полифония. Это не чистый документ, в нём много вымысла, соединяющего историю моей семьи, поколения и национальности с поэтическом, метафорическим началом. Местоположение — река Кама, на которой действительно стоял дебаркадер. Это место силы, где я провела много времени, а потом привела туда своих героев.
так и задумывалось, что при постановке получится опера?
Я вообще не думала, что этот текст окажется кому-то нужен. Он был написан сразу после ухода моей бабушки, с которой мы были близки. Тогда я чувствовала необходимость расквитаться со всеми смертями в своей жизни.
Странно, но у пьесы складывается музыкальная судьба: на Брусфесте её поют солистки ансамбля «Практика», в Челябинске тоже ставят достаточно звуково. При этом я сама «глухая на оба уха» — без музыкального слуха и образования.
в ваших пьесах много личного, болезненного, внутреннего. это не опустошает?
Кажется, нет. Для меня искусство — это задачи, дающие развитие и двигающие вперёд. Мне скучно сочинять пьесы с героями и сюжетной линией, у меня совершенно другая природа. Мои тексты — это перформативный акт. Когда я пишу, со мной что-то происходит. Надеюсь, это передаётся читателю.
«Дебаркадер» — это текст 2017-го года, такая предтеча пьесы «запись прерывается», пьеса-поэма, в основе которой тоже лежит автописьмо: монологичный поток практически без знаков препинания и разделения на голоса. Перетекающая полифония. Это не чистый документ, в нём много вымысла, соединяющего историю моей семьи, поколения и национальности с поэтическом, метафорическим началом. Местоположение — река Кама, на которой действительно стоял дебаркадер. Это место силы, где я провела много времени, а потом привела туда своих героев.
так и задумывалось, что при постановке получится опера?
Я вообще не думала, что этот текст окажется кому-то нужен. Он был написан сразу после ухода моей бабушки, с которой мы были близки. Тогда я чувствовала необходимость расквитаться со всеми смертями в своей жизни.
Странно, но у пьесы складывается музыкальная судьба: на Брусфесте её поют солистки ансамбля «Практика», в Челябинске тоже ставят достаточно звуково. При этом я сама «глухая на оба уха» — без музыкального слуха и образования.
в ваших пьесах много личного, болезненного, внутреннего. это не опустошает?
Кажется, нет. Для меня искусство — это задачи, дающие развитие и двигающие вперёд. Мне скучно сочинять пьесы с героями и сюжетной линией, у меня совершенно другая природа. Мои тексты — это перформативный акт. Когда я пишу, со мной что-то происходит. Надеюсь, это передаётся читателю.
текст: мария крашенинникова-хайт
